...И сказала мне встревоженная моими мыслями память:
"Иди за мной, я поведу тебя по дорогам, милым твоему сердцу, и по дорогам, ранившим его. Иди за мной, пока я жива и могу высветить картинки твоего врастания в необъятный мир чувств, мыслей, судеб и событий, переплетающихся меж собой, словно корни древнего леса, в мир, в котором и тебе нашлось место.
Ты не можешь похвалиться знатным родом, образованными родителями, они не заканчивали институтов, не совершали великих открытий, не были вершителями чужих судеб. Они из той массы, огромной, многомиллионной, вспыхнувшие искрой и погасшие в движении воздуха, но оставившие после себя другие искры, горевшие на несколько мгновений дольше, чтобы освещать путь другим".
Я знаю со слов отца, что мой дед жил на Украине, в царской армии был портным, шил верхнюю одежду для офицеров. В годы Столыпинской аграрной реформы, её переселенческой политики, уже в пятьдесят семь лет уехал он с семьёй (моему отцу было семь лет) на Дальний Восток, чтобы отвоевывать землю у леса, на расчищенном участке строить из брёвен дом, заводить хозяйство, а потом остаться лежать в той земле, под Хабаровском...
Отец мой уехал с Дальнего Востока в начале коллективизации с молодой женой и со своей матерью в Среднюю Азию, в город Талды-Курган. Там прожили они недолго, в тех краях осталась могила моей бабушки...
И отправились мои родители в начале тридцатых годов, задолго до моего рождения, колесить по свету (в труднейшие для страны годы, гонимые нищетой в поисках лучшей жизни, обещанной большевиками). Прибыли в Сибирь, потом на Украину, где была могила моего прадеда.
От страшного голода 1932-1933 годов на Украине, отнявшего их ребёнка и едва не втянувшего их в своё чрево, бежали они в граничившую с Украиной Ростовскую область, где создавались коммуны, члены которой тоже голодали.
Революции и войны разбросали людей по всей стране, воистину, вся страна - земля предков.
Веди меня, память, я иду за тобой... Веди пока только по одной тропинке, тропинке познания жизни.
Небольшой домик из двух комнат, построенный моими родителями на окраине небольшого шахтёрского города, был угловым, два окошка глядели на улицу, и женщины, проходя мимо, поправляли волосы, вглядываясь в своё отражение в стёклах.
...Было мне лет шесть, лежу ночью, прижавшись от страха к своей старшей сестре (разница в возрасте между нами десять лет), мне кажется, что кто-то ходит и ходит вокруг нашего домика и, может быть, хочет войти в него.
Я тихонько трогаю сестру за плечо и спрашиваю:
- Слышишь, как что-то шуршит под окнами, за стенами?
- Спи, это дождь стекает с крыши.
Я не очень верю этим словам и, чтобы не так страшно было, стараюсь вовлечь сестру в разговор...
- А если бы Иван-царевич не был вежливым с бабой-ягой, дала бы она ему своего коня?
- Нет, - отвечает сестра сквозь сон.
- Почему надо быть вежливым?
- Добрый человек - он вежливый, уважительно к людям относится, поэтому такому человеку помогают.
- А у мачехи дочка почему злая была?
- Спи, днём расскажу, - отвечает сестра.
Я ещё долго не сплю, прислушиваюсь к каждому шороху за окнами, а потом мой страх растворяется в потоке ночи.
Когда я пошла учиться в первый класс, старшая сестра после окончания медицинского училища поехала работать в деревню и взяла с собой среднюю сестру, чтобы не одиноко было, а мама вскоре поехала к ним на неделю - устроить их быт. Отец уходил утром на работу, замыкал меня одну дома до вечера.
Чем можно заняться в почти пустой комнате?
Я садилась на широкий подоконник рядом с папоротником (это мой любимый комнатный цветок) и наблюдала жизнь окраины.
Наискосок от нашего домика жила вдова с двумя детьми, муж её погиб на войне.
Вот она запрягает корову в телегу, готовится ехать далеко за город, на огород, собирать ботву для коровы, кормилицы её семьи. Первая половина сентября, погода прохладная, а женщина суетится вокруг телеги босая.
Лицо у неё красивое, но одежда и трудности быта сделали её похожей на старуху (послевоенные годы хотя и вселили в души людей веру в новую жизнь, но ещё не позволяли распрямить спины).
Завидев мужчину или женщину, оборванных, с сумкой, поднимающихся от мостика через балку к нашему дому, я покидала свой "пост" и, замерев, стояла в какомлибо углу, пока не услышу скрип калитки и удаляющиеся шаги.
К обеду возвращались учащиеся из школы, кое-кто из моего класса подходил к окну и, поговорив немного со мной, шёл дальше. Когда переулок становился безлюдным, я, устав от одиночества и волнения, наблюдала за жизнью маленьких зверьков, мышей, смело бегавших по полу комнаты, не замечая меня, но внезапно одна из них замирала комочком, что-то почуяв, а потом быстро срывалась с места, точно заводная игрушка, и мчалась на своих невидимых коротких лапках в укрытие. И мне казалось, что не они пришли в моё жильё, а я вторглась в их владения и тайно наблюдаю за ними. Они виделись мне забавными и безобидными, и я решила поймать одну из них и, подержав в руках, отпустить.
У стены стоял маленький, деревянный сундучок. С одной стороны, между стеной и сундучком, я положила подушку и бросила туда несколько зёрен, таким образом сделав ловушку, я ждала, сидя на сундучке. Когда забежала туда мышь, я, закрыв выход, нагнулась и схватила её. В мгновенье она впилась зубами в указательный палец моей правой руки. Я подняла руку и стала ею трясти, - мышь упала, оставив пораненным палец. Маленький шрам остался навсегда, как напоминание об одной из картинок моего детства. Это был урок - нельзя вторгаться в чужую жизнь!
Вечером приходил отец, и я, насытившись одиночеством, задавала ему множество вопросов, возникших в моём сознании за день.
Я росла в семье, где не говорили о Боге: не ругали Его, не отвергали, не славили - этот вопрос обходили молчанием. В доме икон не было, мы, дети, молитв не знали, нас им никто не учил. Идеи коммунизма в стране Укреплялись, а вместе с ними - атеизм.
Некоторые люди открыто отрицали Бога.
Воспитывалась я без бабушек и без дедушек, их я никогда не видела. Запомнила с детства мамины слова, которые она то ли кому-то в комнате говорила, то ли рассуждала вслух: "Бог - он в душе". Эти слова жили в моем сознании сжатой информацией о сути вопроса на тему о религии, и я никогда не подвергала их сомнению.
Родители - мать и отец, жили по правилам: никого не обидеть и никому не сделать больно, ни людям, ни животным, ни растениям.
Утром, неся еду собаке, отец говорил:
- Человек скажет, если он голоден, а собака - нет, к тому же, она на привязи.
С семи лет я с соседскими детьми ходила в магазин.
На пути была церковь, мои родители в ней никогда не были, но я однажды зашла - хотелось посмотреть на недоступный мне мир. Но - переступив порог и не успев ничего разглядеть, я услышала женский голос:
- Уйди, нехристь, нечего тебе здесь делать, ты ведь не крещённая.
Я не знала, что означало быть крещённой, но поняла своим детским умом, что этот мир закрыт для меня.
Перед пасхой учителя в школе напоминали о том, чтобы на кладбище с родителями не ходили, и в этот день назначали соревнования по какому-либо виду спорта между классами или объявляли субботник.
Переулок, где я жила, назывался Бугроватый, точно соответствовал своему названию: его пересекала балка, по ней вода сбегала в пересохшую речушку, и далее в нём были спуски и подъёмы. Зато весной, как только растает последний снег и появится на солнечном пригорке первая травка, это для нас, детей, - наша вселенная, там мы грелись на солнышке, играли, радовались жизни.
Позже, когда мне было девять лет, отец мой построил дом на соседней улице.
Отец мой был поздним ребёнком у родителей и в 14 лет остался без отца, без материальной помощи.
Его мать, моя бабушка Мария, прожила восемьдесят четыре года, была стройной, худенькой, до смерти черноволосой, имела добрую душу.
Это из рассказов родителей, а вот какую картинку рисует мне память: летним вечером брожу бесцельно по улице на окраине города, вдоль железной дороги идёт моя одноклассница (в четвёртый класс перешли) к своему дедушке на бахчу, где он был сторожем, несёт ему ужин, и позвала меня с собой, и я отправилась с ней, босая, иду неизвестно куда.
Прошли немалый путь, а дальше надо идти по пустырю, покрытому стелющейся по земле травой с колючками, мы их называли "арбузиками". Я выбираю местечки между этой колючей травой и продолжаю идти, ничего не изменишь.
Пришли на бахчу, когда уже стемнело, отдала подружка ужин дедушке, и пошли мы обратно, она в обуви, а я страдаю, босая, жаловаться нельзя. Кто посылал?
Темно, никого вокруг, может, это и хорошо было, что никого не было. И две детские фигурки, нагнув головы, петляют меж колючей травой. К ночи вернулись домой.
Кто-то хранил нас?..
"Что же ты, память, высвечиваешь грустные и приземлённые моменты моей жизни?" - обращаюсь я к ней.
"О чём же другом я тебе расскажу? У тебя не было няни, которая бы тебя одевала, кормила, рассказывала сказки, водила на прогулки в тенистые аллеи сада по Дорожкам, украшенным клумбами душистых цветов и кустарников. Твои аллеи - пыльные улицы, и сама ты над собой госпожа, госпожа во всём, на летних каникулах куда хочешь иди, делай, что хочешь".
После окончания седьмого класса я мечтала поступить в геолого-разведывательный техникум, но никому об этом не говорила, а когда поехала в Новочеркасск (после обиды на кого-то или на что-то) сдавать документы, то срок приема документов уже закончился, и не сбылось: романтика поездок по стране, жизнь в палатках, вечера у костров, ожидание чуда, чего-то нового, радостного.
Снова школа: уроки, уроки, жизнь точно у Золушки до бала. Радостных дней было мало, видела, как родители вели борьбу за выживание, и старалась учиться хорошо, чтобы жизнь не оставалась безрадостной. Все печали таила в себе.
Из цветов любила нарциссы и фиалки, фиалки росли в лесополосе, недалеко от нашего дома, а нарциссы на грядке во дворе. Позже узнала, что это цветы Водолея, представителем этого знака я и являюсь.
О память!
Что же я всё-таки ищу? Что хочу найти? Конечно, не то, чего не было и чего не могло быть, и не печалюсь о пройденном. Человек может хоть раз оглянуться на прошлое. Движет надежда, что найду ответ: почему мой путь был таким, а не иным, что постигну свои корни, надежда, что пойму, кто вёл меня по жизни и спасал.
В четырнадцать лет летом с подругой ездила за город на став, плавать я совсем не умела. Плывут подростки на камере от колеса машины, я возьмусь одной рукой за камеру, а плывем на самую глубину. Не верят мальчишки, что я плавать не умею, стараются оттолкнуть мою руку от камеры, а у меня - ни страха, ни сожаления, что попала в такую ситуацию. Судьба?
Может быть, судьба определяется качествами души?
Никому ничего я не сделала плохого, не желала плохого, ничему не завидовала.
Всплыл штрих из раннего детства. Стою возле своего дома с куском хлеба, идёт нищенка, увидела меня и говорит:
- Девочка, поделись хлебом со мной.
Отдаю ей - весь. Гляжу, что она кладёт его в сумку, заполненную продуктами до половины, но не жалею, что выполнила её просьбу.
- Вот какой ребёнок, сама не съела - отдала, - слышу вослед.
Кто же ведёт нас по жизни? Не поступила я в техникум, значит, не на свою тропинку ступила, значит, и не должна была поступить.
Будучи студенткой историко-филологического факультета пединститута, поехала на летних каникулах к сестре в Киев. Начало летнего дня, я свободна, как день, если не учитывать того, что он зависит от вращения земли, а я - от всего: солнца, звёзд, луны, - то тогда мы оба свободны.
Я брожу по аллеям. Погода прекрасная, не жаркая, в отличие от погоды на Северном Кавказе.
Впечатления от виденного переполняют душу. Каштановые аллеи Крещатика, где ветви сплелись между собой, на которых на месте белых цветов-свечей висят ещё не зрелые каштаны, пьянят прохладой и кипением в них жизни.
Позже я напишу строки:

Стою на улице веков...
Приток Днепра здесь был когда-то.
Эпоха птицею крылатой
являлась на великий зов
Земли, Героев и Богов...

От Крещатика поднялась вверх по переулку, вымощенному брусчаткой, и оказалась у ворот Софийского собора. В начале 60-х годов служба в нём не велась, он был открыт для посещения как памятник архитектуры Древней Руси.
Войдя внутрь собора, я глядела, как зачарованная, на стены и своды, покрытые мозаичной и фресковой росписью. Богатая палитра цветов и оттенков мозаик погружала во времена ушедших веков, где осталось дыхание великих творцов искусства. Образы святых влекли к себе изображением на их лицах переживаний и светлых надежд.
Моё внимание также привлёк мужчина, лет пятидесяти, высокого роста, современно, красиво одетый; он подошёл к алтарю, зажёг свечу, стал на колени и застыл в молитве, он ничего вокруг не видел, погрузившись в мысли, только ему известные. Этот момент надолго остался в моей памяти: в этой безбожной в то время стране, где даже человек, придававший значение снам, виделся окружающими как суеверный и отсталый в своём развитии. Я увидела тогда островок другого мира, обращенного к Богу.
Где бы я ни была, что бы я ни видела, я срывала зёрна познания жизни и хранила их. Всё увиденное обогащало мой внутренний мир.
В студенческие годы над нами, студентами, властвовал бог - доброта. В основном, прекрасные преподаватели, души которых были сотканы из светлых помыслов, расширяли горизонты наших познаний. На лекциях, живых и интересных, мы забывали о своей полуголодной жизни, не роптали, так жило тогда большинство студентов. Один из преподавателей - доцент кафедры литературы B.C. Лозовецкий, польский еврей лет пятидесяти, был нашим кумиром. Каждого преподавателя мы оценивали со стороны качеств души. Владимир Степанович владел двумя иностранными языками, читал нам лекции по зарубежной литературе, читал так живо и эмоционально, что студенты физико-математического факультета приходили слушать его лекции. При описании действующих лиц произведения он не стоял на месте, был весь в движении. Его место было - всё пространство аудитории перед студентами. Его голос звучал то самыми высокими нотами, то медленно затихал, замирал, собирая наше внимание, и словно ждал того момента в сознании своего владельца, когда мысль задрожит, вспыхнет солнечным светом и заполнит всё его существо, а потом окунёт нас в мир новых познаний. И нет уже у нас другого мира, только путь героев произведений.
Этот преподаватель мог прийти на лекцию в костюме с висящей этикеткой на рукаве пиджака или с галстуком на спине, под пиджаком, и это не было ему упрёком, его содержательные лекции мы любили, а его обожали.
На зачётах и экзаменах он был снисходителен: не наслаждался властью над нами, не приводил в трепет наши души от сознания, что может лишить нас той крохотной стипендии, которую мы получали. Давал нам знания, и каждый из нас впитывал их в силу своих возможностей, но не меньше, чем на "удовлетворительно", поэтому, не ставя "неуд", он был в согласии со своей совестью.
Следующий вершитель наших знаний - доцент Линда Петровна Горбачёва, её сфера - новейшая история.
Маленькая, пухленькая, почти не заметная за столом, словно тяжёлый невидимый горб тянул её вниз. Именно кукольное личико с чёрненькими глазками, в которых можно было прочесть: я значу больше, чем вы обо мне думаете, горящими над маленьким носиком и румяными щёчками, повисшими у небольшого чувственного рта. Ни единой морщинки. Возраст неопределённый. Голосок тоненький, но энергии в ней хватало держать нас в поле своего зрения. Она отдавала свои, какие у нее были, знания нам, а мы не претендовали на большее.

Лекции по педагогике читала Ольга Петровна. Её рассказы о педагогах прошлого века так естественно вплетались в ритмы современности, так как они вечны для всех поколений: жажда познания жизни и потребность любви, дыхание которой ощущалось всюду. Под влиянием одной из лекций Ольги Петровны я выделила деньги из стипендии и купила трёхтомник Жан-Жака Руссо, самозабвенно прочитав его "Исповедь" на пятистах страницах. В моей голове кружилась музыка романтики, её мне не хватало, и я находила её в поездках, хотя в то время редких.
Никого из преподавателей мы не называли неуважительно.
В нервном напряжении держал многих из нас преподаватель истории КПСС. Небольшого роста, лицо в оспенных шрамах, отметины на жёлтой коже лица виделись нам признаком дурного характера. Его лекции были сухие, наполненные датами, цифрами, отчётами, а сам беспощаден и твёрд, как гранит, на зачётах и экзаменах, словно от знания этого предмета очень многое зависело в жизни, в этом он, наверное, был убеждён.
Отрицавший Бога, безжалостный по отношению к студентам, в моей памяти он остался отрицательным героем процесса обучения.
Готовясь к экзамену по истории КПСС, я заучивала наизусть, как таблицу умножения: сколько было партийных конференций и съездов, количество делегатов, присутствовавших на них. Идя в институт, я не смотрела по сторонам, а мысленно повторяла ответ на очередной вопрос и боялась, чтобы не произнести слова вслух, обратив этим на себя внимание прохожих, идущих мне навстречу.
Перед днём сдачи государственного экзамена по данному предмету мне приснились вопросы билета, который мне достался (нам дали сто восемь вопросов, вынесенных на экзамен). Но нас учили не верить снам, приснился - так приснился. Заботы втягивают в свой круговорот, и едва успеваешь им подчиняться. Пришла я в институт, стоит стайка студентов возле кабинета, где проходит экзамен, присоединяюсь к ним, все возбуждены. Тут я вспоминаю сон, рассказываю его девчонкам, называю им вопросы, увиденные во сне. Ответы на все вопросы знаю, но не помню количество делегатов, присутствующих на восьмой апрельской конференции. Возникает мысль: можно же прочитать и восполнить пробел в знаниях, сразу же высказываю эту мысль: "Я сейчас открою конспект и прочитаю". Достаю тетрадь с записями - готовилась тщательно. В это время открывается дверь кабинета, выходит студент, сдавший экзамен, я листаю конспект, мне говорят: "Входи - твоя очередь!", и тихонько подталкивают к двери (была очередность сдачи экзамена).
Вхожу. Члены экзаменационной комиссии сидят молча. Обстановка такая напряжённая, словно решается судьба государства в период нависшей над ним опасности.
Подхожу к столу, гляжу на узкие прямоугольные листочки, аккуратно разложенные, и быстро беру один из них, тот, к которому потянулась рука.
Ах, сколько раз за пять лет обучения на двух отделениях (впоследствии они стали существовать раздельно:
литфак и истфак) приходилось прикасаться к этим прямоугольничкам, таящим в себе успех или неудачу, радость или разочарование, победу или поражение, но всегда вызывающим волнение души и трепет сердца. Что означает получить "неудовлетворительно"? Это оценка, определяющая твои способности, твой ум, отношение к тебе преподавателей и сокурсников, лишение стипендии, пересдачу экзамена и нависшую угрозу отчисления из института.
Конечно, в тот момент эти мысли не проносились в голове, они постоянно присутствовали в ней за несколько дней до экзамена. Итак, взяв судьбоносный листочек, быстро поворачиваю его к себе текстом и читаю: не что иное, как три вопроса, приснившиеся во сне, также знаю ответы на них, кроме детали: сколько делегатов присутствовало на восьмой апрельской конференции, что послужило снижением оценки на один бал от отличной.
Студенческие годы промелькнули, как стая птиц, скрывшаяся вдали, как поезд на полустанке, где ему нельзя останавливаться...
Низкий поклон тем, о ком я сказала слово и о ком не сказала, за их талант, за старания дать нам прекрасные знания.
Сны вызывали у меня интерес со школьных лет, так как часто в действительности происходило то, что являлось во сне. В очередной раз я поняла, что изменить течение событий нельзя. Такая мысль в "Песне о вещем Олеге" Пушкина. Может, вселенная и даёт нам процентов десять свободы, но итог не за нашими действиями.
Так князь Олег, узнав от кудесника, что примет "смерть от коня своего", приказывает: "Вы, отроки-други, возьмите коня...".
Это, возможно, и есть те десять процентов свободы действия, но в итоге то, что должно случиться. Так рассуждать в советское время было нельзя, но от этого законы вселенной не изменились.
На всё воля Божья.
В детстве я задумывалась, почему мои родители не пишут стихи, сама их ещё не писала, но в душе уже зрела поэзия. Мечты остались мечтами, а я пошла по тому пути, который был мне начертан.
В один из дней в середине лета небо было мрачное, изредка в его тело вонзались молнии и, извиваясь огненными змеями, расцвечивали его.
Я ехала в троллейбусе. Когда пассажиры на остановке в центре города в три двери живо выскользнули на площадку остановки, с оглушительной силой над головами вышедших ударил гром. Толпа, словно по движению невидимого дирижёра, пригнулась и сжалась, замерла и выдохнула: "О Господи!" Слова, вырвавшиеся из уст недавних пассажиров, слились в единый звук, который эхом ушёл в пространство. Через секунду толпа ожила, и каждый в отдельности продолжил свой путь.
Наверное, в один из таких моментов и родилась на Руси поговорка, в прямом и переносном смысле: "Пока гром не грянет - мужик не перекрестится". Вероятно, в минуту опасности, душа знает к кому обращаться.
Перед тем, как приступить к работе после окончания института, я поехала в Москву - немного отвлечься от напряжённых дней учёбы.
Ещё только увидев из окна вагона очертания столицы, ощутив момент приближения к ней и услышав из репродуктора голос, произносящий торжественным тоном слова: "Поезд прибывает в столицу нашей Родины - Москву!", - я испытывала лёгкое волнение души, словно предчувствовала проникновение в тайны огромного города, в тайны несбыточной мечты. Я старалась представить, какое чувство испытывают москвичи, являясь жителями этого города, и ощущала неравенство между ними и собой, и мне казалось, посещая Москву, я непрошенно отщипываю крошки от пирога, предназначенного им. Я любила столицу, растворялась в её многомиллионной массе, бурлящей, как тихие волны океана, отдавалась воле стихии, овладевавшей мною.
Поезд прибыл на Казанский вокзал в полночь. Я вошла в зал ожидания и села на свободное место, решив ждать утра, но сидящий рядом мужчина, обращаясь ко мне, доброжелательно сказал:
- Девушка, если вам нужна гостиница, поезжайте в район ВДНХ, в тех гостиницах есть места, я только что приехал оттуда, не сидите здесь. У выхода из вокзала останавливается автобус, который довезёт вас в тот район.
Поблагодарив сидящего рядом за информацию, я поехала в гостиницу. Место в ней действительно было. В номере на двоих уже спала женщина, я бесшумно прошла и, не разбудив её, легла на свободную кровать.
Остановиться в Москве в гостинице - был один из трудно решаемых вопросов. На этот раз мне повезло.
Оплата за номер на двоих была доступна каждому человеку, имеющему работу. Получил комнату - и ты, гость столицы, ни от кого не зависишь.
Утром первой проснулась моя соседка по кровати и, дождавшись моего пробуждения, задала ряд вопросов, обычных в такой обстановке: "Откуда я приехала? Сколько дней буду в Москве?" После я узнала, что зовут её Ольга Александровна, приехала она из Тюмени в командировку, живет здесь три дня и ей ещё нужна неделя, чтобы решить служебные вопросы. Мне было приятно с ней разговаривать. Её возраст меня не интересовал, но лицо её говорило о том, что она давно распрощалась с молодостью, томящейся в ожидании чуда или случая, способного внезапно изменить жизнь, но она ещё не перешагнула черту, когда лицо не привлекает ничьего взгляда. Из разговора с ней я поняла, что по профессии она экономист, либо бухгалтер. В чём я не ошиблась, остановившись на втором варианте. Охотно общаясь с новыми людьми, старше меня, я пополняла свои знания о жизни.
Вернувшись в номер гостиницы после проведённого дня (она ездила в организации по своим служебным делам, а я бродила по Арбату, была в музее Пушкина, в Третьяковской галерее), мы до полуночи вели беседу.
Ольга Александровна рассказывала мне о жизни в Сибири, о том, что ей часто приходится ездить по работе на север области, о своей семье, о муже, с которым прожили вместе двадцать лет. Она даже рассказала мне сон, месяц назад приснившийся её мужу. Этот сон своим содержанием произвёл на неё сильное впечатление, он как бы приоткрывал завесу некоей тайны, связанной со смертью, волнующей каждого человека...
- Все близкие мужу люди - внизу, на земле, а он, невесомый, летает над ними. Родные не обращают на него внимания. И он понял, что - умер, что его больше нет среди родных, ему стало так больно сознавать это, и он заплакал, стал кричать, звать своих близких, но его никто не слышал. Он осознал, что умереть - это навсегда расстаться с милыми сердцу людьми - вот чем страшна смерть. Потом подлетел к нему воздушный корабль, за штурвалом находился его бывший сотрудник, умерший десять лет назад. Человек за рулевым колесом ничего не сказал, но взглядом указал на корабль, сомнений не было - ему надо сесть в странное воздушное судно. Он вошёл, и корабль мгновенно устремился ввысь, набирая огромную скорость. На земле крохотными огоньками мелькали города, а они неслись и неслись вдаль, к звёздам, сквозь мглу. И ему стало ясно, что он уже никогда не вернётся на землю, возврата быть не может.
Сон, конечно, значимый, - утвердительно сказала моя собеседница.
"Ничего подобного мне никогда не снилось, и слава Богу" - мелькнула мысль в моём сознании.
Ольга Александровна была хорошей рассказчицей, чувствовалось, что она, рассказывая, ничего не приукрашивала, не старалась показать себя лучше, чем есть, помня, что мы никогда больше не встретимся и наши откровения не помешают нам в жизни. Повествуя, она как бы видела себя и свою жизнь со стороны собеседника, и печальное уже не казалось таким печальным, как раньше, а успехи - не такими убедительными, как прежде.
Утром мы расставались, а вечером снова встречались, делясь впечатлениями дня.
В третью ночь моего пребывания в гостинице я проснулась от тихого разговора. В комнате, кроме нас, никого не было. Ольга Александровна спала и во сне с кемто невидимым беседовала. Это казалось мне странным, но я вспомнила о том, что некоторые дети ходят во сне, и успокоилась. Я лежала не шевелясь, боялась взглянуть на разговаривающую женщину. Она отвечала на вопросы, кем-то ей задаваемые. После паузы (это было время, чтобы выслушать вопрос) Ольга Александровна отвечала ясно, чётко, речь была красивой: рассказывала о друзьях, называла их имена, фамилии, сообщала о происходящем в своей жизни, тон её ответов менялся: был грустным или радостным, шутливым или серьезным. Сама вопросов не задавала. Только один вопрос прозвучал в последней фразе: "Мне страшно. Ты ещё придёшь?" После паузы она вскрикнула, содрогнувшись всем телом, и проснулась.
Разговор длился минут пятьдесят.
Я почувствовала невыносимую боль в голове. Не могла уснуть до утра.
Утром я спросила Ольгу Александровну:
- Что вам снилось?
- Ничего не помню, только вспышку яркого света, что-то вроде огненного шара, и я ночью проснулась.
А через два дня, утром, возбуждённая Ольга Александровна мне сказала:
- Этой ночью мне снился страшный сон, я ясно видела, что мой муж погиб, его тело выносили из разбитой машины, я и сейчас вижу эту картину. Но мало ли что приснится.
Она успокоилась и не говорила больше о сне.
Часы показывали начало десятого, мы собирались идти, каждый по своим делам...
Перед тем, как нам уйти, в номер вошла дежурная по этажу и вручила Ольге Александровне телеграмму. В ней говорилось, что ночью в автомобильной катастрофе погиб её муж.
Ольга Александровна опустилась на кровать, что колосья на землю, ударенные серпом. А я подумала о том, что это не сон ей снился - её душа в ночном полёте видела, что произошло с мужем.
Поезд увозил меня домой. Я стояла у окна вагона. За окном высокие, стройные сосны, раскинув ветви, как крылья, слились в вечнозелёный мир, где была своя жизнь с радостями и тревогами, удачами и потерями. Им не было дела до того, что мчится поезд и мчится ли он. У всего живого своя жизнь. Мелькали дома у железной дороги и затерявшиеся вдали стайки домишек, где вплотную к ним подступили поляны трав, а ивы развесистыми кронами укрывали их. Пирамидальные тополя поднимались так высоко, словно хотели дотянуться до самого неба и коснуться ветвями лазури, разлившейся над ними, чтобы убедиться, что это не мираж. Раскачивающиеся на веру тополя больше походили на мачты корабля, севшего на мель. И не понятно было, какая связь у этих островков с остальным миром.
Я стояла и думала о том, что сколько ни познавай жизнь, она не перестанет удивлять нас, и человеческими возможностями, и своей непредсказуемостью, и своими непостижимыми тайнами. Почему всё живое на земле каждый миг подстерегает опасность? Одни виды животных уничтожают другие виды, одни растения уничтожают другие растения, люди развязывают войны. Рождённый в небесах гром, морская стихия, ураганы и землетрясения - уносят человеческие жизни, словно песчинки.
"Что такое жизнь?" - не устаю спрашивать себя.
Это - вечность, борьба света и тьмы: росток пробивается сквозь мглу к свету, из почек распускаются липкие листочки, родившись, человек открывает глаза. Неизбежно - путь к новой жизни сквозь тьму. Значит, тьма - это необходимое условие продолжения жизни. Тогда смерть - ступень для вхождения в новую жизнь. Смерть - неизвестность, а неизвестное пугает, поэтому всё живое хочет продлить своё существование на земле, насладиться жизнью: постигать её белые и чёрные полосы, бежать за мечтой, как за ускользающей линией горизонта, блуждать мыслью в океане бытия.
Но всё живое - часть природы, и должно слиться с ней, перейти в неё, как этот миг перейдет в другой и уже будут мелькать за окном другие пейзажи, как это лето перейдет в осень, зима - в весну, снег - в поющие ручьи, тучи - в дождь, а человек... Есть же связь с умершими через сны, и сны ли это? Общение с Ольгой Александровной внесло много вопросов в моё сознание.
Жизнь иногда слегка приподнимет свой занавес и опять наглухо его задёрнет. Идите, спотыкайтесь во тьме веков, и не посягайте на святое святых - тайны вечности.
И вечность не хаос, всё развивается по законам, кем-то написанным.
Жизнь на земле течёт с тех пор, как светит солнце, прорастают из глубины вселенной звёзды - непостижимые миры, притягивающие наши взгляды и мысли; плывёт луна, всевидящий божок, неизменно воздействующая на подсознание человека и на всё живое. Сменяются формации, эпохи, кипят страсти: в столице - столичные, в провинции - провинциальные. Люди стекаются в столицу, как реки в море. Человек в океане судеб, как травинка в поле, частица космоса, трудится и не знает, кого изберёт жизнь, чей талант вознесёт над всеми, раскрасит во все цвета радуги, даст возможность сиять ему долго и величественно, и никому этого не знать, пока не свершится факт.
Человек приходит на землю с определённой целью.
Космонавтом становится тот, кто рожден для этого.
Подводник, скалолаз - они с рождения идут по тем тропиночкам, которые ведут их к намеченной цели. Художники, писатели, поэты - в них с рождения зреет духовное, что помогает в жизни другим людям. Уродство существует для того, чтобы обозначить красоту, глупость - чтобы высветить сияние мудрости, зло - чтобы с ним бороться. И не может быть покоя. Противоположность в самой сути природы. Задача человека - возвыситься над злом, очиститься от тёмных качеств души, прокладывать путь созидания другим и этим сделать будущее лучше прошлого.
Поезд мчится, я уже лежу на верхней полке, гляжу в потолок, а мысли всё властвуют надо мной.
О память, ты провела меня по двум десяткам лет моей жизни, высветив лишь некоторые её стороны, остальное осталось в тени, за кадром. Я поняла, вернее, мне подсказала жизнь, мой философ, мой учитель, мой советчик, что каждый наш шаг, наполненный добром или злом, любовью или ненавистью, презрением или восхищением, корыстью или доброжелательностью, отражается эхом во всей нашей последующей жизни. И не надо жаловаться на неё - это результат наших дел и мыслей. Нет ничего второстепенного: ни слова, ни жеста, ни поступка, ни сна, ни взгляда. Всё значимо.
Я теряла и находила, меня до смерти сжимала судьба и отпускала, моя вера вела меня по трудным, но преодолимым дорогам, я любила и была любима. Но больше всего люблю жизнь в её многообразии, многоликости, непредсказуемости, всепобеждающую, вечную, подаренную нам Богом: солнце даёт неиссякаемое тепло, травы исцеляют наши раны, а молитвы родных служат нам бронёй.
О Господи! За что нам такой дар? Мы должны быть достойными этого дара, этого чуда, этого немеркнущего сокровища, почитать, хранить его, чтобы иметь - вечно...