| Летние вечеринки на скамейке во дворе многоквартирного дома - неотъемлемая часть провинциальных городов и городков, особенно на их окраинах. До центра - далеко, хотя и там каждый занят своими проблемами. И жизнь течет по своим правилам и понятиям. Жизнь каждого в доме, как на ладони: всем обо всех всё известно. Женщины обсуждают минувший день, мужчины спорят о политике, а потом как-то незаметно исчезают и оказываются в чьём-либо гараже поблизости. Там у них свой узкий мирок, вселенная в эти минуты сужается до манящей жидкости, разлитой в хранящиеся "на месте" стаканы.
В один из вечеров во дворе дома на скамейке сидели двое мужчин и о чём-то мирно разговаривали. И вдруг к ним подбежал возбужденный жилец из этого же дома. Надо отметить, что он почти никогда не проводил времени во дворе. Должность занимал высокую, общался с равными себе по службе. Звали его во дворе Петровичем. В молодые годы он не пил, толк в работе знал, но последние несколько лет возвращался домой поздно, привозил его шофёр на служебной машине, и не торопился немедленно отъехать, а ждал, чтобы собственными глазами увидеть, что его начальник действительно вошел в дверь своей квартиры (дверь каждой квартиры в доме выходила во двор). Петрович входил, включал музыку, и на улицу доносились слова его любимой песни: "Пора прибиться к берегу, да волны не дают...". Но и без него скамейка никогда не пустовала.
С годами у Петровича появилось пренебрежительное отношение к жителям дома, хотя они в разговорах никогда не касались его жизни. Отношения с женой у него не ладились. Пить он продолжал, а к тем, кто пил во дворе, относился с презрением. Хотя бывали дни, когда жгучий напиток объединял всех жильцов дома, и тогда все были равны перед зельем, которое приносило радость жизни (можно было на время уйти от проблем, забот и даже бед), но и пристрастие к нему ломало много судеб, и тогда тоже все были равны перед его губительной силой: и руководители предприятий, и те, кто с лопатой в руках зарабатывал себе на хлеб.
Один из тех, кто сидел на скамейке, был недавним жильцом этого небольшого двухэтажного дома. Называли его все вежливо Аркашей, несмотря на то, что седина и глубокие морщины лучше паспортных данных вещали о его немолодом возрасте, а яркие татуировки на руках и груди и рассказы о великих родственниках и встречах со знаменитыми людьми свидетельствовали о том, что свои молодые, и уже более зрелые, годы он провел в хорошо им освоенных и плачущих по нему местах. Его приняла к себе жить в однокомнатную квартиру одинокая женщина Юля, уже не молодая, далеко не глупая, добрая, красивая, имеющая специальность, с которой, при её уме, можно безбедно жить. Но последний год увидеть её трезвой было так же невозможно, как солнце - ночью. Приехала она с Севера в квартиру, доставшуюся ей по наследству. Судьба Юли в какой-то степени вызывала к ней жалость. Её репрессированный отец умер в лагере для заключенных. Когда мать полгода находилась в психбольнице, Юля жила в детском доме и в свои неполные шестнадцать лет родила ребенка. Пить начала рано, одна воспитывала дочку. Потом родила вторую девочку, которая трагически погибла в свои семь лет. Приняв к себе Аркашу, Юля употреблять спиртное не перестала, пьяную её он безжалостно избивал. Она выползала во двор окровавленная и тихо умирала. Женщины со двора возвращали её к жизни, потом всё повторялось.
Соседи Юлю презирали и жалели, пренебрегали ею и прибегали к её услугам.
Второй, сидящий на скамейке, был давним жителем дома, но уже продавшим свою квартиру, упаковавшим вещи, он должен был через день-два уехать в другой город.
Вечер уже давно остудил пыл летнего дня. В небе на востоке, невысоко над горизонтом, повис жёлтый диск луны. Он завораживал взгляды тех, кто в этот вечер не находился в душных квартирах, повышал эмоциональность и неуравновешенность чувств и сеял неосознанный страх в душах.
Прибежавший Петрович устремил взгляд на Аркашу и голосом, не терпящим возражения, произнес:
- На колени! Быстро на колени!
Мужчины, прервав беседу, направили на него глаза, полные растерянности и удивления.
Но Петрович, топая ногами и размахивая от ярости руками, кричал:
- На ко-ле-е-ни! Завтра придут мои люди и в одно мгновение тебя уничтожат!
- Петрович, я стал бы на колени, но скажи - за что, - пытался разобраться в обрушившемся на него, словно лавина с гор, приказе Аркаша.
Угрозы, как порывы сильного ветра, ударяли Аркашу, повергая его душу то в смятение, то в страх (а бояться ему было чего - много грехов таил он в себе, вдруг о каком-то стало известно). От страха и смятения он впадал в оцепенение.
Опомнившись от нанесенных ударов-угроз, Аркаша переходил в наступление.
- Объясни, что случилось, я ничего не знаю!
- Ах, ты ещё дурачить меня собираешься и делаешь вид, что ничего не знаешь! Видишь, ворота моего гаража незамкнуты? Кто отомкнул замок, вынес все вещи из гаража и упаковал в контейнер твоего собеседника?! Я сейчас же вызову милицию, и ты вновь поспешишь туда, где тебе больше нравится находиться, - наступал Петрович.
В открытых окнах мелькали тени, говорившие о том,
что спор во дворе не остался незамеченным. Слышавши громкий разговор, уже догадались, что, уезжая на работу, Петрович забыл замкнуть свой гараж, а, вернувшись домой вечером, в сумерках увидел незапертые ворота в его больном на почве алкоголя воображении всплыла картина ограбления (и действующие лица были тут же )
Долго ещё слышались угрозы одного и оправдания другого. Аркаша способен был и по-иному объясниться с Петровичем, как делал это не раз с другими, за что потом объяснялся перед людьми в погонах, но в данный момент он не решился на это - нестандартная ситуация, хотя вины своей он не чувствовал.
Ночь развела спорящих по квартирам...
Петрович налил рюмку настоящего армянского коньяка (у него его было море, и закусить было чем при тогдашнем дефиците - должность позволяла иметь всё), выпил, и провалился в небытие, где совесть не мучает и думы сердце не терзают.
Аркаша, поняв суть дела, решил в этом эпизоде точку не ставить. Оскорбленный и униженный, он разрабатывал план отмщения.
Утро явилось без опоздания, в своё, отведенное природой, время. В восьмом часу жильцы дома покидали свои квартиры, чтобы успеть на работу. Дверь Аркаши-ной квартиры была полуоткрыта, а у порога Петровича стояли "жигули". Жена Петровича уходила на работу рано. Шофер ждал своего начальника, стараясь не глядеть по сторонам, чтобы вовремя открыть дверцу автомобиля. В машине, кроме шофера, находилась женщин , работавшая с Петровичем. Но вот дверь открылась, и пороге появился хозяин квартиры. Лицо его выражало недовольство, словно все вокруг ему были должны собирались отдавать долг. Он неуклюже повернулся, страняя от двери свой большой живот, чтобы ее в нуть, и как-то неожиданно подскочил на месте, словно его теле распрямилась какая-то пружина и привела в действие ещё дремавшее сознание. С быстротой кошки, на которую внезапно бросается собака, он рванулся в незакрытую дверь. В эту же секунду застыли в изумлении прохожие, пересекавшие двор: к двери мчался человек, обе его руки были вскинуты вверх и в них был зажат топор. Это несся Аркаша, ноги которого едва касались земли, но больше всего его движения напоминали прыжок в длину, в конце которого он должен был настичь свою жертву и ударить её огромным топором. Видя, что опоздал, он вонзил топор в асфальт.
А Петрович надежно укрылся за тяжелой дверью.
- Выходи, посмотри, как я стану на колени, - издевательским тоном произнес обиженный накануне Аркаша.
За дверью было молчание...
- Выходи! Где твои люди, готовые по твоему указу меня уничтожить? Выходи! Хочу посмотреть в твои глаза, наполненные гневом, в которых я не увидел бы искорку жалости, даже стоя на коленях. Тебе, от чрезмерной сытости и постоянной пьянки, не хватало только жертвы, стоящей на коленях.
Умолкнув на минуту, Аркаша оглядел сидящих в машине, замедливших ход прохожих, и продолжил свою обвинительную речь:
- Тебе мерещится, что твои переполненные продуктами холодильники, которым нет места в квартире, и они стоят в гараже, уже похитили такие, как я, живущие впроголодь.
Из-за закрытой двери не слышалось ни слова. Петрович мог бы вызвать милицию, но он этого не делал.
Аркаша отошел от двери и стоял поодаль с топором в руках.
Шофер и заместитель директора сидели в машине, не решаясь вступить с ним в разговор.
Простояв больше часа, Аркаша побрел в свою убогую квартиру, а Петрович, наблюдавший за ним из окна, проскользнул в машину и уехал.
Вечером кто-то из жильцов так же, как прежде, сидел на скамейке. Во двор въехали давно всем примелькавшиеся "жигули". Из них вышел Петрович и, раскачиваясь, как ветвь дерева в ненастье, медленно побрёл к своей двери.
На следующее утро, когда он садился в машину, его никто не беспокоил. Но вечером кое-кто видел, как приехавший с работы Петрович, выйдя из машины, уверенным шагом направился к двери Аркаши. В руках у него был большой сверток, и в нем просматривалась большая бутылка коньяка и продукты в красивой упаковке. Через несколько минут он вышел от Аркаши и пошел домой.
Можно было догадаться, что Аркаша легко его простил, ведь и не такое бывало у него в жизни, да и коньяк никто ему раньше не приносил.
...Прошло лето. Жители дома теперь редко видели друг друга и обменивались новостями двора по дороге на работу. Стало известно, что Аркаша в очередной раз жестоко избил свою сожительницу, и его судили. Во дворе в его отсутствие стало легче дышать.
Петрович, выйдя на пенсию, продолжал пить в своем гараже и на скамейке. Теперь каждый, желающий выпить, мог составить ему компанию. Члены семьи смирились с такой его жизнью и не обращали на него внимания. А жена одного рабочего, любителя выпить, давно себе в утешение говорила, имея ввиду Петровича:
- Такой же алкаш, как и наш, хотя и начальник, правда, употребляемые спиртные напитки соответствуют социальному положению пьющих.
Да что Петрович! И не такие ещё попадали в сети к всемогущему злу. Поманит оно в иллюзорный мир, затуманит глаза, ослабит волю, сделает себе послушным тело
а потом бросит в реальность (бытия. и покажется оно скудным и жалким, и поэтому опять захочется вернуться туда, где мир не такой страшный, не такой душный, не такой коварный, каким только что был. Попадали в эти сети и ученые, и поэты, и философы, признанные и отверженные миром. И не у всех находились силы вырваться из этих сетей. Тот, кто не мог вырваться, всё быстрее погружался на илистое дно иллюзий. Ил засасывал их, и вот они уже беспомощные, жалкие, но не пытающиеся протянуть руку, чтобы их спасли. А если вдруг протянут, её хватает рука такого же беспомощного, и вместе падают, и уже не пытаются подняться.
Юля, оставшись одна, пила ещё больше. Когда она уже не могла подняться с кровати и лежала несколько дней, глядя безжизненными глазами в потолок, соседи вызвали её дочь, проживавшую в Приморском крае, и та увезла её самолетом к себе домой.
- Вези, если успеешь её живую довезти, - сказал обследовавший Юлю врач перед их отъездом.
Говорят, что жива, даже лучше ей стало. Конечно, ненадолго, ведь она, потерявшая точку опоры на земле, опять вернётся в пасть всепоглощающей ночи.
Вот и пойми ее, жизнь. Родился человек, и обстоятельства жизни ведут его за собой. А на каждом шагу его подстерегают темные силы. Оступился на правильной дорожке, а дьявол тут как тут: только и ждал момента, чтобы влезть в душу, и уже самому указывать путь. Оступился ещё раз - ещё меньше шансов идти своим путем. А потом и совсем душа тебе не принадлежит. Да, мы все равны перед Богом, но не равны перед дьяволом. Говорят, что хорошему человеку дьявол не способен сделать плохое, но упорно подкарауливает его на каждом шагу. Такая наша душа, незащищённая.
Посей добро, может, и не всегда добро пожнёшь, но зло тебя обойдёт. |
| |
| |
